Черное воскресенье - Страница 35

К радости Безира, Музи изобрел полый внутри швартовый трос, очень удобное приспособление для ввоза гашиша.

Когда турок скончался, дело унаследовали дальние родственники и загубили его. Музи остался с 65 тысячами долларов, нажитых биржевыми спекуляциями, и прекрасными связями среди контрабандистов. Этого было вполне достаточно, чтобы начать торговать всем, что могло обращаться в звонкую монету, за исключением сильнодействующих наркотиков. Его манили астрономические прибыли, которые мог принести героин, но Музи понимал, что быстрое обогащение — еще далеко не все. Он не хотел провести остаток жизни в тюрьме или спать по ночам в несгораемом шкафу. Музи не желал рисковать, и ему были не по нраву люди, занимавшиеся героином. Вот гашиш — совсем другое дело.

К 1972 году Джихаз-аль-Расд, отдел Организации Освобождения Палестины, уже вовсю вел торговлю гашишем. На многих полукилограммовых мешочках, приобретенных Музи в Ливане, красовалась их торговая марка — бедуин с пулеметом в руках. Именно через торговцев гашишем Музи передал письмо американца. Через них же ему предложили контрабандой ввести в Штаты пластик.

Последние месяцы Музи потихоньку отходил от торговли гашишем и постепенно сворачивал другие сделки на Ближнем Востоке. Он хотел бы делать это осторожно, чтобы в конце концов остаться вовсе без зацепок. Ему совсем не улыбалось нажить себе врагов, которые не дадут удалиться от дел и спокойно обедать на террасе виллы, выходящей фасадом к Неаполитанскому заливу. А теперь все это под угрозой из-за «Летиции». Возможно, боевики не совсем доверяли Музи именно потому, Что он сворачивал деятельность на Ближнем Востоке. Слухи об этом, должно быть, дошли и до Лармозо, и тот, разволновавшись, стал ждать удобного случая, чтобы прибрать дело Музи к рукам. Но чтобы не натворил Лармозо, он подложил арабам изрядную свинью.

Музи знал, что в Италии у него все будет в порядке. Надо было провернуть здесь, в Нью-Йорке, одно крупное дело, и тогда можно спокойно отправляться домой.

Лежа на кровати в мотеле в ожидании своего часа, Музи прислушивался к бурчанию в животе и воображал, будто обедает в «Лютес».

* * *

Кабаков сидел на свернутом в бухту садовом шланге и дрожал. Холодные сквозняки гуляли по сарайчику для инструментов на крыше склада, стены покрылись инеем, но в сарайчике можно было спрятаться и следить за домом Музи на противоположной стороне улицы. Сонный наблюдатель у окна в боковой стене развернул шоколадку и принялся грызть ее. Холодный шоколад крошился с тихим треском. И этот человек, и двое других из команды тактического вторжения приехали из Вашингтона на взятом напрокат фургоне по вызову Кабакова.

Утомительная пятичасовая поездка по платному шоссе была необходима: багаж команды наверняка возбудил бы любопытство работников аэропорта, попади он под рентгеновские лучи. Полуавтоматические карабины, снайперские винтовки, гранаты. Еще один член команды сидел на крыше напротив и чуть дальше по улице. Третий вместе с Мошевским дежурил в конторе Музи.

Сонный израильтянин предложил Кабакову шоколада, но майор покачал головой и продолжал разглядывать дом Музи в бинокль сквозь чуть приоткрытую дверь сарая. Кабаков гадал, верно ли он поступил, не сказав Корли и американским властям о Музи и фигурке Мадонны. Майор фыркнул. Разумеется, верно. В самом лучшем случае американцы позволили бы ему побеседовать с Музи в дежурке какого-нибудь полицейского участка в присутствии адвоката. А так он сможет поговорить с арабом при более благоприятных обстоятельствах. Если, конечно, другие арабы еще не убили его.

Музи жил на красивой зеленой улице в бруклинском квартале Коббл-Хилл, в буром кирпичном доме на четыре квартиры. Он занимал самую большую из них на первом этаже. Единственная дверь выходила на улицу, и Кабаков был уверен в том, что Музи воспользуется ею, если вообще придет домой. Судя по чудовищно большим костюмам в гардеробе, араб слишком толст, чтобы лезть в окно.

Кабаков надеялся быстро покончить с делом, если Музи наведет его на взрывчатку. А уж потом он все расскажет Корли. Взгляд покрасневших глаз майора упал на часы. Половина восьмого утра. Если сегодня Музи не явится, придется вести наблюдение, сменяя друг друга, чтобы люди могли поспать. Но Кабаков вновь и вновь убеждал себя, что Музи наведается домой. Его паспорта, выписанные на три разных фамилии, лежали в нагрудном кармане Кабакова. Он нашел их, бегло обыскивая спальню Музи. Было бы лучше дождаться хозяина в квартире, но майор знал, что самой большой опасности Музи подвергается на улице, и хотел иметь возможность прикрыть его.

Он вновь обвел взглядом окна напротив. В многоквартирном доме слева на одном из окон поднялись жалюзи. Кабаков напрягся. У окна стояла женщина в комбинации. Уже отворачиваясь, майор заметил у нее за спиной ребенка, сидевшего за кухонным столом.

На улице появились первые пешеходы. Бледные со сна, они спешили к автобусной остановке на Пэсифик-стрит в конце квартала. Это были обладатели проездных билетов. Кабаков открыл паспорта и принялся в пятидесятый раз изучать жирную физиономию Музи. У майора затекли ноги, он поднялся, чтобы размять их. Лежавшая рядом с ним рация щелкнула.

— Джерри Димплз, у передней двери с вашей стороны мужчина с ключами.

— Понятно, Димплз, — сказал Кабаков в микрофон.

Скорее всего, это сменщик ночного сторожа, безмятежно дрыхнущего на первом этаже склада. Мгновение спустя из рации опять послышался треск, и израильтянин, сидевший на крыше дальше по улице, сообщил, что ночной сторож выходит из здания. Сторож пересек улицу и зашагал к автобусной остановке. Теперь Кабаков видел его.