Черное воскресенье - Страница 39

— Ну, что? — встретил их резким вопросом человек в помятом костюме. Это был Сэм Корли.

Молодой врач раздраженно вскинул брови. Ошиваются тут всякие.

— Ах да, это вы из ФБР? — догадался он. — Дела обстоят следующим образом: у него слабая контузия и сломано три ребра. Ожог второй степени кожного покрова левого бедра. Кроме того, он надышался дымом, и у него небольшой отек легких и горловые спазмы. Разрыв пазухи. Вероятно, потребуется дренаж. ЛОР будет сегодня днем. Глаза и уши, на первый взгляд, в норме, хотя, я полагаю, ваш друг должен слышать постоянный звон в ушах — при контузии это нередкое явление.

— Директор госпиталя предупредил вас, что представителям прессы вы должны описать состояние этого пациента как критическое?

— Пусть директор описывает его состояние как ему угодно. Я же нахожу его средним либо даже удовлетворительным. У этого человека удивительно крепкий организм, хотя и здорово потрепанный.

— Но...

— Мистер Корли! Повторяю, пусть директор сам рассказывает газетчикам все, что вздумается, вплоть до того, что парень — беременный. Я не стану этого опровергать. Могу я полюбопытствовать, что с ним произошло?

— Кажется, взорвалась газовая плита на кухне.

— Ах да, конечно, так я и думал, — фыркнул доктор и зашагал прочь по коридору.

— Кто такой ЛОР? — спросил Мошевский.

— Врач-отоларинголог. Ухо, горло, нос. Кстати, я и не знал, что вы говорите по-английски.

— Говорю, но плохо, — смутился Мошевский и суетливо ретировался в палату, провожаемый недобрым взглядом Корли.

Кабаков проспал целый день. Когда кончилось действие успокоительного, его глазные яблоки начали двигаться под закрытыми веками, и ему приснился сон. Сон был цветным, ярко окрашенным, как при наркотическом опьянении. Кабаков увидел свою квартиру в Тель-Авиве. Зазвонил красный телефон. Кабаков попытался дотянуться до трубки, но не смог. Он запутался в груде одежды, сваленной на полу, и эта груда воняла кордитом.

Кабаков вцепился пальцами в простыню. Раздался треск полотна, и Мошевский рванулся из кресла, продемонстрировав прыть капского быка. Разжав кулаки Кабакова, он уложил его пуки вдоль туловища и с облегчением увидел, что разорвана лишь простыня, бинты же остались целы.

В голове Кабакова замелькали воспоминания, от них он проснулся и стал вспоминать дальше. Память возвращала все вперемешку, вне логической или временной последовательности, и он едва не свихнулся, пытаясь соединить воедино ускользающие обрывки событий.

С наступлением ночи убрали кислородный тент, а звон в ушах ослабел настолько, что Кабаков теперь мог внимать Мошевскому, который подробно доложил ему обо всем, что произошло после взрыва — о «скорой помощи», о фотографах и о представителях прессы, которых на время удалось ввести в заблуждение, но которые подозревали, что дело нечисто.

В общем, когда в палату впустили Корли, Кабаков уже был подготовлен и не ощутил волнения.

— Выкладывайте все о Музи! — процедил Корли, сдерживая бешенство.

Попытка говорить вызвала у Кабакова приступ надрывного кашля и саднящее жжение в легких. Он замотал головой и кивнул Мошевскому.

— Расскажи ему, — с трудом выдавил он.

Произношение Мошевского претерпело разительную метаморфозу, он делал явные успехи.

— Музи являлся импортером...

— Мать вашу, это мне известно! У меня есть найденные там документы. Говорите о том, о чем знали только вы.

Мошевский скосил глаза на Кабакова и, получив в ответ легкий кивок, начал с допроса Фози, рассказал о находке статуэтки Мадонны и проверке корабельных документов. Кабаков, преодолевая кашель, дополнил его слова сценой в квартире Музи. Не успели они закончить, как Корли присел к прикроватному столику и отдал по телефону серию распоряжений касательно «Летиции», ее экипажа и отправки на судно команды экспертов. Кабаков, услышав это, поспешно вставил:

— Прикажите там покруче обращаться с Фози в присутствии экипажа.

— Что? — Корли прикрыл ладонью трубку.

— Пусть пригрозят ему арестом за отказ сотрудничать и вообще немного тряхнут. Я его должник. У него семья в Бейруте.

— А он пожалуется, и мы окажемся в дураках.

— Он этого не сделает.

Корли отвернулся и еще несколько минут говорил по телефону.

— Да, Пирсон, а Фози вызовите ко мне...

— Пожиратель свинины, не брезгающий человечинкой, — пробормотал Мошевский.

— Именно так, — словно подтвердил Корли. — Вызвать ко мне, напомнить о его правах. Не задавайте ему слишком много вопросов, Пирсон, только вызовите. — Он повесил трубку. — Ладно, теперь о вас, Кабаков. Согласно докладу пожарных, из горящего дома вас вытащили два парня с сумками для гольфа. Парни случайно проходили мимо. — Корли остановился посреди палаты, крутя на пальце связку ключей. — Потом эти странные игроки в гольф, опять-таки случайно, уехали с места происшествия в крытом грузовике, как только прибыла «скорая». Забавный такой грузовичок, совершающий челночные рейсы по перевозке игроков некоего гольф-клуба, члены которого, как написано в полицейской сводке, говорят с забавным акцентом. Вроде вашего. Какого черта вас сюда занесло, Кабаков? Будете и дальше вешать мне лапшу на уши или как?

— Я сообщил бы вам потом, когда бы что-нибудь выяснил. — Кабаков отвечал осторожно, сдавленным голосом, но не собирался оправдываться.

— О да! Из своего поганого Тель-Авива. Отправив мне открытку, в которой выражалось бы сожаление по поводу недостатка достоверной информации.

Корли вперил взгляд в окно. Через минуту, когда снова повернулся, он был уже спокоен. Корли преодолел свой гнев и был готов к продолжению сотрудничества. Кабаков такую способность ценил очень высоко.